Осиная фабрика - Страница 44

К оглавлению

44

– Да что ты такое лопочешь? – спросил Эрик, начиная сердиться.

– Ты сегодня утром ничего такого не чувствовал, рано-рано?

– Да можешь ты по-человечески сказать, что я должен был почувствовать?

– Ну… в смысле, у тебя какого-нибудь особого ощущения сегодня утром не возникало, где-то на рассвете?

– Хм-м… – протянул Эрик. – Хм. Ты подумай, какое совпадение…

– Ну же, ну? – возбужденно переспросил я, так притиснув трубку, что мои зубы лязгнули о микрофон.

– Абсолютно ничего. Насчет сегодняшнего утра могу заявить со всей ответственностью, что не ощущал абсолютно ничего, – любезно сообщил Эрик. – Я спал.

– Но ты же говорил, что не спишь! – возмутился я.

– Боже, Фрэнк, идеальных людей не бывает! – рассмеялся он.

– Но… – начал было я, потом умолк и заскрипел зубами. И снова зажмурился.

– Ну ладно, Фрэнк, шутничок ты наш, – проговорил он. – Честно говоря, меня это начинает утомлять. Может, я еще перезвоню попозже, но в любом случае до скорой встречи. Пока-пока.

Прежде чем я успел что-либо сказать, в трубке зазвучали гудки. Я стоял злой как черт и недовольно пялился на телефон, как будто это он во всем виноват. Я подумал, не расколошматить ли трубку о стену, но решил, что это будет слишком уж похоже на скверный анекдот, и просто бросил ее на рычаг. Трубка коротко пискнула, а я, просверлив ее напоследок гневным взглядом, протопал вниз по лестнице, вернулся в гостиную, упал в кресло, взял телепульт и минут десять машинально переключал каналы. После чего осознал, что одновременный просмотр трех программ сразу (новости, другой идиотский штатовский детективный сериал и документальный фильм об археологии) дает мне ничуть не меньше, чем дал бы просмотр каждой из них по отдельности. С отвращением закинув пульт подальше, я выскочил в сгущающиеся сумерки и направился к морю пошвырять камни в прибой.

9
Что случилось с Эриком

Спал я допоздна, по моим меркам. Вернулись мы одновременно – отец из города, я с пляжа, – и я тут же залег в койку, так что выспался как следует. Утром я позвонил Джейми и попал на его маму, которая сказала, что он ушел к доктору, но вот-вот должен вернуться. Я упаковал рюкзачок, сказал папе, что вернусь вечером, но не поздно, и отправился в город.

Когда я прибыл к Джейми, он был уже дома. Мы выпили пару банок старой доброй «Красной смерти» и вдоволь почесали языками; часов в одиннадцать слегка перекусили, выпили чаю с кексом, который испекла его мама, а потом я сказал «до свидания» и выдвинулся за город, в предгорья.


За лесничеством, на поросшей вереском вершине пологого скалисто-земляного откоса, я облюбовал себе большой валун, устроился на нем и съел свой ленч. Над Портенейлем маячило знойное марево, дальше пестрели овцами пастбища, за которыми виднелись дюны, свалка, остров (впрочем, то, что это остров, было не разобрать; отсюда он казался частью суши), пески и море. Одинокие облачка висели на голубом-голубом небосводе, блекнущем у горизонта, над гладью моря и речного устья. В вышине заливались жаворонки и кружил канюк, высматривая какое-нибудь шевеление в траве и вереске, ракитнике и утеснике. Вились и гудели насекомые, от которых я, жуя сандвичи и хлебая апельсиновый сок, отмахивался веточкой папоротника.

Слева уходила на север гряда холмов: они поднимались все выше и выше, пока не исчезали в сероголубой дымке. Я разглядывал в бинокль город подо мной, грузовые и легковые машины на шоссе. Проводил взглядом поезд: тот сделал остановку на Портенейльском вокзале и отправился дальше на юг; рельсовый путь змеился по приморской равнине.

Я люблю периодически выбираться с острова. Не слишком далеко; лучше, если его еще можно увидеть, – но порой бывает крайне полезно глянуть на вещи со стороны, в перспективе. Естественно, я понимаю, какой это крошечный клочок земли, я ж не идиот. Я представляю себе размер земного шара и знаю, насколько ничтожная часть его мне известна. Слишком много я смотрел телевизор, слишком много видел передач по географии и природоведению, чтобы не понимать, насколько куцы мои познания, вернее, личный опыт; но не больно-то и хотелось – я не испытываю ни малейшей тяги к дальним странствиям или к расширению круга общения. Я знаю, кто я есть и каковы мои реальные возможности. И сужаю собственные горизонты я отнюдь не без причины: страх – да, пожалуй – и потребность перестраховаться и обеспечить себе безопасность в мире, который по чистой случайности обошелся со мной так жестоко – в возрасте, когда я не имел ни малейшей возможности сам на него повлиять.

Вдобавок у меня перед глазами пример Эрика.

Эрик уехал. Эрик, со всеми его способностями, перспективами, чуткостью и умом, покинул остров и попытался жить по-своему: выбрал себе путь и прилежно по нему следовал. Путь этот уничтожил его как личность, сделал из него совершенно другого человека, в котором любое сходство с прежним нормальным юношей воспринимается как похабная пародия.

Но он мой брат, и в каком-то смысле я до сих пор его люблю. Я люблю его, несмотря на происшедшую метаморфозу, так же как, наверно, и он любил меня, несмотря на мое увечье. Подозреваю, это защитный рефлекс: вроде того, что женщины должны ощущать по отношению к детям, а мужчины – к женщинам.

Эрик покинул остров еще до моего рождения и приезжал только на летние каникулы, но, думаю, душой он всегда был здесь, и когда он вернулся насовсем, через год после моего маленького несчастья, и отец решил, что мы достаточно взрослые, чтобы он мог заботиться о нас обоих, то я нисколечко не возражал против его присутствия. Напротив, мы с самого начала прекрасно ладили, и, уверен, ему было неловко, что я хожу за ним как привязанный и копирую каждый жест; но Эрик – это Эрик, а он был настолько внимателен к чувствам других, что ни словом не обмолвился мне об этом, боясь обидеть.

44